Ворох проблем напоминал «Тришкин кафтан», что касается бюджета, то таковым его даже трудно было назвать, скорее заначка на чёрный день. Но… «Взялся за гуж, не говори, что не дюж», а какой же руководитель признает себя не дюжим? Прежде всего новый Мэр добился более высоких тарифов, на транспорт, на коммуналку, ужесточил сбор налогов с местных предпринимателей, всё это, конечно, делалось во благо местного бюджета. Строительство собственного особняка пришлось на время отложить, нет, не из соображений этики, а исключительно руководствуясь целесообразностью: сначала нужно было сделать для города нечто такое, что свидетельствовало бы о неустанной заботе руководства о земляках, а потом уже смело устраивать собственный быт. А пока можно пожить и с родителями – старыми интеллигентами в типовой пятиэтажке, в квартире того самого подъезда, где вековал по своим природным законам исполинский тополь. Иногда вечером, когда бабушки уже покинули скамейку под тополем, а местная молодёжь ещё не собралась, чтобы «поприкалываться», Максим сидел под развесистой кроной, обдумывая своё новое положение. Сидел он здесь, не потому что ему нравился этот тополь или эта скамейка, просто, как оказалось, другого места в городе, где можно было бы посидеть в относительной тишине, привести в порядок мысли, просто не было. Сам тополь его не волновал, он рос здесь всегда и воспринимался, или вернее не воспринимался, как не воспринимается возможность дышать, видеть, как неизменный элемент экстерьера пятиэтажки. Конечно, Максим наслаждался тенью от его листвы, слышал её мелодичный шелест, но это было для него само собой разумеющимся, заслуги тополя во всём этом он не видел. Разве может чванливый барин испытывать чувство благодарности, да и любое другое чувство к слуге, стоящему у него за спиной в готовности выполнить любое желание господина.

Решение по осуществлению социально-значимого проекта для земляков пришло неожиданно именно здесь: на скамейке под тополем, оно подкупало своей визуальной осязаемостью, а самое главное проект не требовал больших финансовых затрат, и ещё: люди наконец почувствуют начало перемен. А кто за ними стоит? Он, Максим Евгеньевич Смакович.

Большая зелёная гусеница свалилась на непокрытую голову Смаковича и, запутавшись в шевелюре,  отчаянно пыталась выбраться из несъедобных смолянисто-чёрных зарослей, чем привела в беспокойство самого обладателя шевелюры.

Максим Евгеньевич скривив лицо, нащупал пальцами виновницу дискомфорта и с отвращением отбросил насекомое на пыльную бетонированную дорожку прямо под ноги Баталии, не весть откуда появившейся здесь с четырёхлетним внуком Кешкой. Баталия расплылась в истекающей патокой улыбке.

- Здравствуйте Максим Евгеньевич, отдыхаете? А я вот с Кешкой на базарчик сходила, - при этом она кивнула на внука. Тот, ни на кого не обращая внимания, внимательно исследовал гусеницу, осторожно переворачивал её палочкой, высунув язык, старался посчитать её ноги.

- Брось эту гадость, - прикрикнула на Кешку Баталия и в новь обратилась к Смаковичу. - Максим Евгеньевич, как вы теперь наш начальник, заступник и защитник, помогите моему горю.

- А, что такое?

- Так ведь тополина эта растриклятая…

- Да, что тополина то? - Подняв к верху голову и оглядывая дерево недоумённо спросил Смакович.

- Вот я и говорю, разрослась как опара на дрожжах, белый свет заслоняет, в квартиру солнышко пробиться не может, а уж когда ветер, так не дай бог, того и гляди стёкла в окнах повыбивает, или вот, дрянь всякая летит с него. - Баталия снова обратила внимание на внука, возившегося с гусиницей. - Кешка, брось тебе говорят эту гадость. Вот, видите, Максим Евгеньевич, а насекомая-то, может быть заразная.

- Что же вы от меня-то хотите?

- Дак спилить его надо. Дайте распоряжение.

Смакович почувствовал внутри приятное тепло от осознания своей значимости и уже с видом решающего чужие судьбы чиновника снисходительно произнёс: «Мы подумаем».

- Ага, ага, дай то бог, - заискивающе-суетливо повторяла Баталия, и повернувшись к внуку уже своим обычным властным голосом прикрикнула, - Кешка, домой, и брось ты эту гадость, - при этом она схватила за руку Кешку и бесцеремонно растоптала ногой гусеницу. Кешка при виде такого варварства взревел как резанный, а Баталия, не обращая на это внимании, я потащила упиравшегося внука в подъезд.

Смакович ещё раз осмотрел тополь, обратил внимание, что совсем рядом с деревом проходит линия электропередач. «Да, непорядок, - мысленно произнёс он, - а если буря, да не выдержит эта лесина, да упадёт на провода… беды не миновать. Видно права скандальная старушка, дерево надо ликвидировать». Развивая поданную Баталией мысль, новоиспечённого мэра вдруг осенило: «А, что если начать в городе широкую компанию по окультуриванию зелёных насаждений, ведь не один же этот тополь посмел вырасти до таких размеров, поражая, а кого-то и раздражая своей первозданной дикостью. Максиму Евгеньевичу вдруг вспомнилась поездка на стажировку во Францию, в его аспирантскую бытность. Елисейские поля с ухоженными скверами и тополя вдоль алей больше похожие геометрические фигуры в которые были вложены самые невероятные фантазии ландшафтных дизайнеров. Максим Евгеньевич был конечно же реалистом и понимал, что создание Елисейских полей во вверенном ему городке не возможно, но позаимствовать какие-то элементы на уровне подрезания деревьев вполне реально. Экономико-математический мозг Смаковича тут же прикинул затраты и выгоды от реализации проекта.

Уже на следующий день был составлен подробнейший план работ, финансисты составили смету, в которой учитывались даже такие мелочи как затраты на утилизацию мусора. Для того чтобы включить проект в областное финансирование новый мэр мобилизовал весь свой маркетинговый багаж, все технологии убеждения оппонентов, полученные на семинарах во время заграничной стажировки, и через несколько дней в местной газете появился материал под броским заголовком «Встречают по одёжке». Директор одной из городских школ, где некогда учился Максим Смакович, прочитав статейку, красочно расписывающую окультуренное будущее города, со вздохом произнёс: «Максимкину бы энергию, да в мирных целях». Под мирными целями он, вероятно, имел в виду нужды местного образования, в прочем эту же фразу со вздохом, мог бы произнести и главный врач больницы, заведующий детским садом, невостребованный безработный инженер, и ещё много других горожан. Но деньги из области были получены и требовали их немедленного освоения. Конечно, согласно плану и смете не плохо было бы привлечь к проекту профессиональных ландшафтных дизайнеров, специалистов почвоведов, знатоков парковой флоры, да и наконец, людей умеющих держать в руках парковый инструмент, но решили обойтись без всех этих излишеств, а на сэкономленные деньги залатать одну из дырок в бюджете…и…чем чёрт не шутит, может, и на премию мэру останется.

И началось. Слегка трезвые рабочие местной коммунальной службы с пилами и топорами на скрипящем всеми суставами газике, каждый день появлялись в том или ином микрорайоне города и на глазок отмерив от земли полтора, два метра ствола, нещадно пилили неокультуренные кроны деревьев, оставляя после себя горы сучковатых обрезков и серые, безобразные двухметровые пни. Потом с чувством исполненного долга рабочие переезжали на другой участок, и там повторялось то же самое, пни и горы мусора. Мусор, правда, недели через две-три по мере возможности ЖКХ и степени настойчивости жителей всё-таки вывезли и тогда, торчащие из земли кривые обрубки ещё недавно пышных тополей, предстали перед горожанами во всей своей апокалиптической красе.

Люди к таким кардинальным изменениям в облике городских пейзажей относились по-разному. Большинство отнеслись к ним спокойно, точнее, безразлично, потому, что они  ни как не влияли на ритм их повседневной жизни, на ту суету, которая не оставляла место для размышлений о таких химерах, как мораль, ответственность перед потомками, общеэтические и эстетические нормы, а главное, лично, напрямую, вся эта тополиная резня, их не касалось.

Другая часть жителей с восторгом приветствовала акцию местной власти, это была та категория людей, которая всегда и с восторгом приветствует  любое новшество, не особо вникая в его суть, потому, что любое прошлое они воспринимают как пещерную дикость, а любые перемены, направленные на разрушение этого прошлого, как шаг к сближению с благословенной Европой, как свежий ветер свободы, опять же, не особо озадачиваясь смыслом и значением самого понятия «Свобода».

Но всегда найдётся ещё одна категория людей, их, как правило меньшинство, но именно они своими сомнениями, своим умеренным консерватизмом сдерживают расползание основ мироустройства в разжиженную массу. Эти люди, не обязательно высоколобые интеллектуалы, обременённые классическим образованием, их здоровый консерватизм зиждется на элементарном здравом смысле, в конце концов на интуиции, присущей человеку, не раз обманутому властью. Именно с такой категорией работникам пилы и топора приходилось сложнее всего, свою миссию им приходилось выполнять под гневные выкрики возмущённых жителей, подлежащих дизайновой реконструкции дворов. Из нескольких рабочим даже пришлось ретироваться, но получив внушение от начальства, скрипящий газик вновь появлялся у обречённых деревьев, и коммунальные дровосеки довершали своё дело. Но и в гневной толпе находились те, кто не прочь был поймать хотя бы маленькую рыбку в мутной воде. В момент накала страстей, какой-нибудь практичный мужичок подходил к бригадиру команды «чёрных экологов» и за две-три бутылки водки договаривался о перевозке всех обрезков к себе на дачу, для растопки бани.

Наступил день, когда пресловутый газик появился во дворе, где рос тот самый нелюбимый Баталией тополь.

Рабочие привычно выгрузили, побросали свой инструмент возле скамейки и закурили. Бригадир, сдвинув кепку на глаза, долго обходил тополь с поднятой головой,  время от времени почесывая макушку и многозначительно мычал: «Угу…у, э хе – хе…е, м да…а». Потом опустил взгляд на курящую в ожидании команду и произнёс:

- Мужики, а ведь его пилить нельзя, ну как повалится на провода, да порвёт их… А они ж поди под напряжением.

- Ну ты чё, Антоныч, нам же сдельно платят, стало быть день в пустую, слабо возмутился мужичонка в старенькой бейсболке и грязном комбинезоне. Его поддержал давно не бритый и не стриженный товарищ в таком же облачении:

- Не боись Антоныч, толкнём, куда надо туда и упадёт.

- Нет, ребята, толкать его некуда, там забор палисадника, там гараж, всё равно что-нибудь зацепит.

Тем временем у подъезда стал собираться народ, привлечённый суетой вокруг дерева.

- Это чего же вы здесь собрались учинить? С вызовом в голосе спросил бывший путеец Зяблов, никак и до нашего тополя добрались. Бригадир, наученный горьким опытом общения с недовольными в других дворах, решил на горло не брать:

- Не шуми отец, - дружелюбно сказал он. - Мы люди подневольные, нам приказано.

- А если вам прикажут дерьмо жрать в целях гигиены? Выкрикнул кто-то из собравшихся.

- Ну при чём здесь дерьмо? - Еле сдерживаясь продолжал бригадир. - Это, сами видите, линия рядом проходит, опасность значит. Сами же потом неделю без света сидеть будите.

- Да чего там, приказы не обсуждать надо, а выполнять! - Твёрдо сказал, как отрезал бывший ответственный работник Фунтиков, и чуть смягчив тон, - опять же аллергия, коренья эти, смола, гусеницы. Нет, надо пилить.

- Тебя бы спилить, пенёк трухлявый. - Раздался из толпы визгливый бабий голос.

Отец мэра тоже был здесь. Старый врач с тоской в глазах долго, молча, наблюдал за происходящим, и наконец, когда наметилась короткая пауза в перепалке, со спокойствием старого интеллигента предложил. - Если уж так необходимо обезопасить нас от аварии, спилите только верхушку, сделайте её чуть ниже проводов, и проблема будет решена, а зачем же пилить под корень? - То, что это был выход, поняли все, напряглись только несколько человек: Баталия, которая конечно же была здесь и на удивление не вступала в перепалку, она просто молча торжествовала победу, в том, что тополь сегодня же спилят, у неё не было ни каких сомнений, и вдруг, этот интеллегентишка… Напряглись рабочие. Им в силу их образования, воспитания, жизненного опыта было глубоко всё равно, пилить или сажать, строить или ломать, или вообще всё здесь залить, например, соляркой, чтобы ещё лет десять не могла вырасти ни одна травинка. Но теперь речь шла о заработке, ведь платили им сдельно, за кубометры спиленного.

Бригадир сделал из этого предложения свои выводы: оказывается можно спилить тополь полностью без риска его падения, если начать сверху и по частям отпиливать метра по два, постепенно спускаясь в низ. Правда нужна будет машина с подъёмником, которую он тут же стал выпрашивать у начальства по телефону.

Был ещё один молчаливый свидетель всего этого действа. Сам тополь.

Он слегка шелестел сочной, тёмно-зелёной листвой, продолжая жить, даже в эти последние для него часы той жизнью, которая была ему предначертана природой. Суетящиеся в низу люди не могли привести его ни в состояние грозного возмущения, ни в состояние уныния. Исполинское дерево было выше человеческих страстей. Из лета в лето точащие его кору и листья жуки и гусеницы, хоть и приносили некоторый вред, но уничтожить дерево им было не под силу. Так чем же опаснее люди? Неведомо было тополю, что человек от жуков тем и отличается, что жук, каждый новый сезон ведёт свою разрушительную работу, не изменяя и не совершенствуя в этом опыт поколений. Человек, же, только тем и занимается, что заботясь о своём комфорте, изобретает новые способы покорения природы. Но даже если так, неужели люди столь глупы и не понимают, что природу покорить нельзя, её можно только уничтожить, а вместе с тем и самих себя. Наверное, об этом сейчас шелестели листья тополя, а потому он был спокоен, как любой добродушный и доверчивый гигант.

За спорами не заметили как подъехала машина с телескопическим подъёмником, оснащённым на конце обрамлённой металлической решёткой. На площадку влез человек в грязном комбинезоне с бензопилой в руках, и стрела подъёмника стала медленно поднимать его к вершине тополя. Собравшиеся прекратили все разговоры и молча наблюдали за уходящей вверх площадкой. Наконец рабочий с пилой поднял руку и подъёмник остановился напротив той части тополя, где его ствол был чуть ниже проходящей рядом электролинии. Рабочий привычными движениями завёл гудящую пилу под верхушку дерева и отсёк её в считанные секунды. Цепляясь за ветки, к ногам обитателей дома, с треском и шумам упал трёхметровый ветвистый обрубок.

-Ну, вот и всё, торжественно воскликнул бригадир и, стараясь ещё больше притупить бдительность неравнодушных граждан, демонстративно крикнул наверх рабочему с пилой:

- Глуши свою трещалку, слазь,… покурим.

Люди переваривали произошедшее, ещё не зная, как на него реагировать. С одной стороны – электробезопасность, оно конечно… Но с другой, лишившийся вершины тополь выглядел как то непривычно, уродливо, одним словом потерял былую стать. Однако пар недовольства всё же был выпущен и взрыв негодования предотвращён. Все стали потихоньку расходиться, смиряясь с мыслью о том, что, что-то лучше, чем ничего. И тут прорвало Баталию:

- И это всё? Спилили называется? А солнца в моей горенке как не было так и нет, а кто исполнять приказ мэра будет?

Но на расходившуюся женщину уже ни кто не обращал внимания, попривыкли, да и не до того было. Когда народ разошёлся, пила заработала вновь, и на землю повалились полутора и двухметровые обрезки ствола, пока от тополя не остался только двухметровый пень с редкими отростками (как было предписано доморощенными дизайнерами). В конце этой полусекретной операции у подъезда вновь появилась Баталия: «Вот и славно, вот и любо…» - с восторгом повторяла она и, обращаясь к рабочим, заворковала:

- Родненькие мои, тополь-то этот под корешок бы надо, под корешок.

- Не положено, сухо отрезал бригадир, да что тебе бабка, опять света не хватает?

- Ноне-то хватает, а на следующий год, отростки на нём опять оживут, а там глядишь и опять залопушится прямо перед моими окнами. Срежьте, родненькие, а уж я вас не обижу.

- Антоныч, давай спилим, кто эти пеньки считать будет, - чувствуя выпивку, прогундосил небритый рабочий в грязной бейсболке. Бригадир помялся, почесал темечко, приподняв кепку, и водружая её на прежнее место, с ухмылкой проговорил:

- У тебя, бабка, как будь-то личные счёты к этому тополю, а, ладно. Пилите.

Нет, никакого бунта не произошло, никаких коллективных протестов или жалоб на имя мэра не было. Люди, выходя из подъезда, с грустным недоумением осматривали пустоту, где ещё недавно шумел тополь, отпускали какие-то словечки по абстрактным адресам и спешили дальше по своим делам. Больше всех огорчился исчезновению дерева внук Баталии Кешка. На второй день после случившегося он с бабушкой вышел из подъезда и, широко раскрыв глазёнки, удивлённо спросил:

-Баба, а где дерево?

- Нет его больше проклятущего.

- А где теперь будут жить гусеницы?

- А и нигде, пропади они гадость этакая, ну чего ты остановился, пойдём скорей, в садик опоздаем. - Баталия схватила Кешку за руку и потащила, но Кешка ещё долго упирался, всё оглядываясь на место, где рос тополь. В глазах его были слёзы.

Не долго напоминали о тополе и сваленные в кучу чурбаки, бывший ответственный работник Фунтиков с несвойственной его годам энергией собрал все обрубки и перевозил их в багажнике старенького Москвича себе на дачу. Не пропадать же добру.

За столиком кафе продолжали сидеть двое. Думая каждый о своём, они смотрели в окно на заиндевелое деревце, украшенное несколькими красногрудыми снегирями. Картинка была завораживающая, такую Тихомир видел, пожалуй, только однажды в далёком детстве, не то из окна уютного бабушкиного дома, где его по настоящему любили, и где он проводил время больше чем с родителями, не то на картинке из учебника Родной речи. Так или иначе, это было в детстве, когда мир только открывается своей самой лучшей стороной и когда впечатления от увиденного отличаются особой остротой. Ведь не случайно на склоне лет, мы не помним каких-то событий, произошедших с нами совсем недавно, и в деталях помним то, что было с нами в детстве… .

Вдруг мимо окна пролетела суковатая палка и с треском ударилась о ствол деревца. Снегири испуганно вспорхнули и поднялись над садом.

- Что это было? - Спросил Тихомир, повернув голову к Маэстро. Маэстро тяжело вздохнул, перебирая рукой пустую чашку и с заметной долей горечи нехотя ответил:

- Это оттуда, он махнул рукой в сторону решётки, отделяющей парк от улицы.

- Но мне казалось, в ваш парк можно попасть, только при определённых обстоятельствах, в особом состоянии души и я был уверен, что это именно вы решаете: кому здесь быть, а кому не быть.

- Увы, мой друг, микробы и вирусы не знают границ. Вот вы сейчас оказались свидетелем безобразной сцены, это один неуёмный фотограф, или по вашему папарацци, охотник за редкими снимками первозданной природы, ведь там, за пределами парка её почти не осталось, вот и просачивается всеми правдами и неправдами сюда. А сегодня ему как видно захотелось заснять снегирей в полёте. - Он помолчал и закончил. - Испуганные снегири получатся.

Стараясь преодолеть неловкость паузы, Сочинитель перевёл разговор на свой рассказ:

- Вы сказали, что только от части согласны с тем, что заявлено в рассказе «Тополь», не могли бы вы продолжить свою мысль?

- Не ждите от меня глубокой рецензии, но кое-какими соображениями я поделюсь. Вы, как мне представляется, попытались показать два вида энергии, доминирующей в обществе: активную,  даже где-то гиперактивную и затухающую инертную, при чём и та и другая способствуют не созиданию, а разрушению. Все ваши Смаковичи, Баталии, отчасти даже бригадир Антоныч и Фунтиков, действительно активные люди, но на что направлена их активность? На сомнительную саморекламу, на мелочную меркантильность или на борьбу с ни чем не повинным тополем, как у Баталии. А все остальные – так называемый народ, который, вроде бы возмущён глупыми действиями властей, ни чем не лучше, потому что уже на следующий день, после ликвидации тополя, который ещё вчера так рьяно защищали, почти безучастно проходят мимо кучи обрубков, спеша по своим, как им кажется более важным делам.

- И что, вы с этим не согласны? - Настороженно спросил Тихомир. Сочинител:

- Нет с этим я как раз согласен, но у вас нет положительного образа, а значит, нет надежды.

- Но у меня действительно нет никакой надежды… - замешкался - в том мире.

- Ну вот вам подтверждение моих слов: апокалиптической тематики не избежали и вы.

Не желая причислять себя к авторам всякого рода апокалипсисов в литературе, Он не уверенно возразил:

- Но почему же нет положительных образов, а Кешка?

-Кешка ещё пока сам дитя природы, и если мысленно представить дальнейшие судьбы ваших героев, то по логике рассказа Кешка у вас очеловечится, и не в самую лучшую сторону.

Дверь в кафе тихонько скрипнула и на пороге появилась Анна. Это было само воплощение свежести, обаяния и красоты. Щёки румянились от лёгкого морозца, на изящной меховой шапочке искрились снежинки. Казалось, подойди чуть ближе и можно будет рассмотреть их замысловатый узор. Она стряхнула с сапожек снег, дробно постукивая каблучками, скинула коротенькую шубку, водрузив её на вешалку и, улыбаясь, направилась к столику, где сидели Маэстро и Сочинитель. Присев на стул, Анна попросила чаю и, обращаясь к Тихомиру, заметила:

- У вас такой озабоченный вид, неужели Маэстро своей мудростью не развеял все ваши вопросы?

- Мы здесь, Аннушка, пытаемся ответить на вопрос: можно ли спасти мир и если да, то, что его спасёт? - Чуть небрежно сказал Маэстро, вздохнул и продолжил. - Вот так не больше, не меньше, кстати, а вы как думаете, что спасёт мир?

- Любовь и только любовь, бескорыстная и всепоглощающая. - Со своей неизменно очаровательной улыбкой твёрдо ответила Анна.

-Ну вот, как говориться, комментарии излишни. - Не то серьёзно, не то с иронией произнёс Маэстро.

Конец.