Юрий Владимирович ГАЛЁВ

Алели в парке на деревьях снегири

Не очень молодой человек шёл по непривычно пустой аллее городского парка, наслаждаясь видами заснеженных деревьев. Любовался убаюкивающей невесомостью тихо ниспадающих снежинок  и той редкой природной тишиной, под завесой которой миллионы лет без излишней суеты, с благословения некого высшего разума, возникало и исчезало, эволюционировало и деградировало всё то, что мы называем космосом или мирозданием.

Почему-то совсем не было слышно урчания автомобильных моторов, пронзительных гудков вечно спешащих электричек и другого шума, дённо и нощно наполняющего жизнь города. А ведь,  казалось,  город уже давно жил по каким-то своим законам,  не зависящим не только от человеческого разума, но и от высших космических законов. Он был здесь, совсем рядом, буквально в пяти шагах за решёткой ограды парка, а вот - поди ж ты: никаких признаков обычной многоголосой суеты.

А уж в парке царила прямо-таки мистическая тишина, как будто кто-то  сверху специально замедлил бег времени и воссоздал обстановку для осмысления проносящихся и, как кометы, сгораемых без следа в обычной жизни событий и поступков.

Впрочем, некоторые звуки всё же нарушали полный абсолют звукового небытия. Это хруст под подошвами только что выпавшего снега и скрежет лопаты невидимого дворника. Но этот скрежет и этот хруст без намёка на грубое вторжение в парковую идиллию самым гармоничным образом дополняли её.

«…Что-то  подобное со мной, кажется, уже было», - подумал человек.

Сейчас, если свернуть по тропинке направо, то непременно выйдешь к  небольшому, уютному кафе. Эта мысль не пришла сама собой, она была навеяна тонким ароматом сладкой выпечки, смешанным с запахами древесной смолы и морозной свежести.  Обоняние возвращало в детство, в атмосферу зимнего праздника. Но нет, это не из детства, в этом или похожем парке он был уже во вполне зрелом возрасте, да, вот там, в конце аллеи, сейчас должны проявиться очертания большого двухэтажного дома, похожего на жилище Русского помещика  XIX века, с колоннами, низким и широким крыльцом и аркообразными окнами. Человек стал внимательно всматриваться в перспективу аллеи, но вместо дома из голубовато-серой дымки возникли очертания женской фигурки. То, что фигурка была женской, в этом не было никаких сомнений:  сочетание миниатюрных форм, грациозности и лёгкости походки подвластно только им, очаровательным «дщерям Евиным».

Фигурка становилась всё отчётливее, уже стали видны черты лица, слегка прищуренные глаза и  чуть заметная улыбка. В сознании, как когда-то давно зазвучали строчки Давида Сомойлова:

«…И были дни и падал снег

Как тёплый дух зимы туманной,

А эту зиму звали Анной,

Она была прекрасней всех».

«Анна, конечно,  это была она, ангел хранитель из какого-то далёкого отрезка моей жизни.

- Здравствуйте, сосуд бродящих мыслей и желаний, не то с горькой, не то с весёлой  иронией поздоровалась женщина. Я знала, что вы вернётесь сюда из этого сонмища вампиров, она кивнула  рукой (не указала, а именно кивнула) в сторону ограды отделяющей парк от улицы.

- Кстати, а сами вы ещё не стали вампиром? - Шутливым тоном продолжала Анна, - покажите ка мне ваши клыки.

- Какие, клыки,  какие вампиры, вы о чём, Анна?

- Самые что ни наесть кровожадные, или точнее сказать, плотодушеядные, уже серьёзно сказала она и, вздохнув, продолжила: «Однако, коль вы здесь, значит ещё не вампир, и ещё это значит, что вас здесь ждут», Анна взяла человека под руку и увлекла по тропинке в сторону от главной аллеи к благоухающему запахами детства кафе. А вот и дворник деловито и с усердием орудующий лопатой, тщательно подгребая снег на широкой площадке перед входом в кафе. В его фигуре, одежде, как и во всём здесь, угадывались знакомые черты,  меховая безрукавка, надетая на толстый свитер, и простые деревенские валенки не могли скрыть аристократической осанки. Конечно, человек узнал его. Это был Маэстро.

- А не пора ли нам выпить чаю? Без каких-либо слов приветствия, просто произнёс Маэстро, как будто в продолжение давно начатого разговора. Они прошли в почти безлюдное опрятное помещение с аккуратно расставленными столиками, присели за один из них, тот, что уже был сервирован именно для чая.

 

Дорогой читатель, пора бы уже представить того, кого мы в первых строках называли человеком, нет, не подумайте, он и есть человек, но ведь ещё должно быть имя, в прочем, его имя, ни о чём тебе не скажет, поэтому будим называть его простым древнеславянским прозвищем Тихомир, так как нрава он был тихого и мирного, или, например, сочинителем, потому что иногда баловался на ниве литературы. К нему так же подошло бы прозвище Бывалый, конечно не по аналогии с Евгением Моргуновым из «Кавказской пленницы», и не потому, что наш герой много чего видел в этой жизни, а исключительно потому, что однажды он уже бывал в этом парке и встречался с его обитателями. Но Бывалый, это как-то уж очень амбициозно. Однако вернёмся в кафе.

 

- Знаете ли, нет ничего приятнее после необременительного физического труда на свежем воздухе попить горячего чая, с какой-нибудь душистой травкой и свежей булкой, вы не находите…?

- Согласен, в такие минуты понимаешь, что в этой жизни не так уж и много надо.

- Это смотря что подразумевать под понятиями «много» и «мало».

Тихомир вопросительно и с удивлением посмотрел на Маэстро.

- Не понятно? Попробую объяснить: если взять только уют этого богоспасаемого заведения, горячий чай и дивный пейзаж за окнами, то это действительно не так много, но это всё уже материализованная сторона вопроса, а есть ведь ещё то,  внешне не всегда видимое, что предшествует желанной безмятежности. Вы слышали что-нибудь о понятии «Катарсис»?

- Кажется, этот термин относится к культуре или к философии и означает: «очищение», «оздоровление».

- Да,  и заметьте – очищение, оздоровление, через страдания, душевные переживания, ну вот, а теперь решайте: много это или мало – здоровый душевный покой, чистота помыслов, а все предметы, которые нас в данный момент окружают, просто непременная обёртка продукта сваренного катарсисом.

- Но как я оказался в этой обёртке? Ведь ни очищения, ни оздоровления  я не ощущаю, я его просто ещё не заслужил.

-Дело в том, что этот идиллический мирок, не более чем иллюзия, временная материализация вашей мечты.

- Значит Вы тоже иллюзия?

- Нет, я самый настоящий, и Анна настоящая, и тот дом с колоннами, был тоже настоящим, но вы не можете его видеть, потому что, когда-то вы покинули его не захотев постигнуть до конца истины, которую он вам по долькам, по частичкам раскрывал. Помните слова Анны при прощании: «Оставайтесь здесь и садитесь за роман, у вас обязательно получиться, ведь дом открыл для вас много истин, и поверьте, откроет ещё, так, что недостатка в материале не будет…». Маэстро вздохнул, отхлебнул чаю и продолжал:

- Вы не захотели или не смогли, что, в общем, то не принципиально. Вы вернулись в свой прежний мир, и хотя многое в нём вам претило, этот мир оказался для вас более привычным.

- Поверьте Маэстро, мне трудно в том мире, там за оградой парка я чужой.

- Верю, но при всём при этом вами приняты его правила…, не все, конечно же, не все. Вы ругаете эти правила, раздражаетесь по поводу их абсурдности и всё же живёте по ним.

Вы все там, так запутали понятия добра и зла, что, признали возможность, молиться двум богам, да что там двум, всем какие бы ни возникали. Вот вы и мечитесь между ними как бродяги, захватившие корабль в открытом море и выбросившие за борт штурмана.

- И нет надежды, что будет найден правильный курс?

- Не знаю, искренне говорю: не знаю. Раньше знал, уверенно ставил диагноз, и давал рецепты для лечения, но с некоторых пор рецепты перестали действовать, и теперь я могу только  указывать на болячки.

-Но  в распознании  социальных болезней, мы там многие тоже поднаторели, правда каждый объясняет их по-разному…

- Да, да, я иногда знакомлюсь с творческими новинками оттуда, он кивнул на окно, выходящее на кованную ограду парка, и понимаю, почему вы однажды не остались здесь, и не сели за роман, как советовала Анна. Вы так устроены, что вашему сознанию нужна постоянная подпитка в виде неприязни к чему-либо. Рефлексия – вот основной приводной механизм  вашего современного творчества.

- Это плохо?

- Не то чтобы плохо, но если руководствоваться только рефлексией, возникает опасность победы эмоций над разумом субъективизма над независимой реальностью, а в этом случае масштабность форм, полное проявление таланта, в сочетании с понятностью изложения, не возможны ни в искусстве не в литературе.

- Но Маэстро, вспомните Лермонтова, его авторское предисловие к «Герою нашего времени» : «..Не думайте.. чтобы автор… имел… гордую мечту сделаться исправителем людских пороков… Ему просто было весело рисовать современного человека, каким он его понимает и, к его и  вашему счастью, слишком часто встречал. Будет и того, что болезнь указанна, а как её излечить – это уж бог знает». Заметте, Маэстро, автор откровенно говорит о незнании путей исправления мира: «Будет и того, что болезни указаны». И разве не субъективно его отношение к собственным героям, но при всём при этом, сколь гениально его произведение.

- Эк, хватил, Лермонтов, уж не хотите ли вы его причислить к тому окололитературному плонктону, что капошится в бытовых дрязгах, пытаясь слепить из них новую классику? Он сделал паузу и закончил:

- К тому же, та неприязнь, иногда доходящая до брезгливости, не только подпитывала его творчество, но и привела к гибели.

Читать продолжение