На столе Симоненко зазвонил один из трех телефонов. Судя по длинным

назойливым звонкам, вызывала междугородняя. Симоненко поднял трубку:

 — Восемьдесят девятый слушает.

 — Товарищ полковник?

 — Да

 — Здравия желаю, товарищ полковник, это капитан Дубцов говорит из

Днепропетровска.

 — Слушаю вас.

 — Товарищ полковник, тут у нас... в общем я вам доложить хотел... да

вот не знаю с чего начать...

 — Начните с начала, капитан.

 — В общем, товарищ полковник, у нас вдоль маленьких домиков белых

акация душно цветет. И здесь недалеко, полчаса от Днепропетровска, село

Жупаница, одна хорошая девочка Лида на улице Южной живет.

 — Так. Ну и что?

 — Ее золотые косицы, товарищ полковник, затянуты, будто жгуты. А по

платью, по синему ситцу, как в поле, мелькают цветы.

 — Так.

 — Вот. Ну вовсе, представьте, неловко, что рыжий пройдоха Апрель

бесшумной пыльцою веснушек засыпал ее утром постель.

 — Это кто?

 — Да еврей один, спекулянт, гнусная личность. Но дело не в нем. Я

думаю, товарищ полковник, не зря с одобрением веселым соседи глядят из окна,

когда на занятия в школу с портфелем приходит она. В оконном стекле

отражаясь, товарищ полковник, по миру идет не спеша, хорошая девочка Лида...

 — Да чем же она хороша? — прижав трубку плечом к уху, полковник закрыл

лежащее перед ним дело, стал завязывать тесемки.

 

 — Так вот, спросите об этом мальчишку, что в доме напротив живет. Он с

именем этим ложится, он с именем этим встает! Недаром ведь на каменных

плитах, где милый ботинок ступал, "Хорошая девочка Лида!" с отчаянья он

написал!

 — Ну а почему вы нам звоните? Что, сами не можете допросить? У вас ведь

свое начальство есть. Доложите Земишеву.

 — Так в том–то и дело, товарищ полковник, что докладывал я! Два раза. А

он как–то не реагировал. Может занят... может что...

 — Ну а почему именно мне? Ведь вас Пузырев курирует.

 — Но вы ведь работали у нас, товарищ полковник, места знаете...

 — Знаю–то знаю, но что из этого? Да и вообще, ну написал этот парень,

ну и что?

 — Так, товарищ полковник, не может людей не растрогать мальчишки

упрямого пыл!

 — Да бросьте вы. Так, капитан, Пушкин влюблялся, должно быть, так

Гейне, наверное, любил.

 — Но, товарищ полковник, он ведь вырастет, станет известным!

 — Ну и покинет, в конечном счете, пенаты свои...

 — Но окажется улица тесной для этой огромной любви! Ведь преграды

влюбленному нету, смущенье и робость — вранье! На всех перекрестках планеты

напишет он имя ее. Вот ведь в чем дело!

Полковник задумался, потер густо поросшую бровь. Капитан тоже замолчал.

В трубке слабо шуршало, и изредка оживали короткие потрескивания.

Прошла минута.

 — Говорите? — зазвенел близкий голос телефонистки.

 — Да, да, говорим, — заворочался Симоненко.

 — Говорим, говорим, — отозвался Дубцов. — Ну так, что ж делать, Сергей

Алексаныч?

Симоменко вздохнул:

 — Слушай, капитан... ну и пусть, в конце концов, он пишет.

 — Как так?

 — Да вот так. Пусть пишет. На полюсе Южном — огнями. Пшеницей — в

кубанских степях. А на русских полянах — цветами. И пеной морской — на

морях.

 — Но ведь товарищ полковник, так он и в небо залезет ночное, все пальцы

себе обожжет...

 — Правильно. И вскоре над тихой землею созвездие Лиды взойдет. И пусть

будут ночами светиться над нами не год и не два на синих небесных страницах

красивые эти слова. Понятно?

 — Понятно, товарищ полковник.

 — А спекулянта этого, как его...

 — Апрель, Семен Израилевич.

 — Вот, Апреля этого передайте милиции, пусть она им занимается. Плодить

спекулянтов не надо.

 — Хорошо, товарищ полковник.

 — А Земишеву привет от меня.

 — Обязательно передам, товарищ полковник.

 — Ну будь здоров.

 — Всего доброго, товарищ полковник.

Владимир Сорокин. Норма.