Пока мерцают дальние огни

Сознание приходило долго и тяжело. Голова казалась деревянной болванкой, выдолбленной изнутри тупым плотницким долотом. Нет, скорее, её кто-то выдалбливал до сих пор, потому что там, где природой определено быть мозгам, гулко ухало. И это ритмичное уханье отдавалось при каждом ударе невыносимой болью.

Глаза ещё были закрыты, хотя, Краев чувствовал: их можно открыть. Но опасаясь своих догадок о случившемся, не торопился размыкать веки.

Возвратясь несколько минут назад из небытия, где не было ни боли, ни страха, он ощутил их в полной мере здесь, в реальном бытии, и поэтому не торопился прозревать до конца, понимая, что тогда к боли и страху может добавиться ещё что-то более ужасное.

Однако надо открывать глаза, надо пробовать двигаться, потому что всё тело, особенно ноги, уже сковывала немилосердная стужа.

Краев вспомнил, что сейчас зима и в холоде нет ничего удивительного. «Кстати, - подумал Краев, - замёрзнуть в сугробе среди зимы… В  этом тоже нет ничего удивительного. Надо двигаться. Он осторожно пошевелил сначала руками, потом ногами: кажется, всё цело, хотя всё тело саднило ноющей болью, особенно ломило в голеностопе левой ноги. Но голова… Что за чёртов молот обрушивался на неё с периодичностью в секунду?

Наконец Краев открыл глаза и приподнялся, хотя это было нелегко ещё и потому, что рыхлый снег по локоть проваливался и не давал как следует опереться на руки.

Краев осмотрел себя. Внешне всё не так было страшно, если не считать надорванного рукава полушубка, да неестественно вывернутой ноги. Шапки на голове не было, она еле темнела, засыпанная снегом метрах в пяти. Пытаясь до конца понять обстановку, он, превозмогая боль в шее, повернул голову направо и не увидел ничего, кроме бескрайней заснеженной степи с редко разбросанными берёзовыми колками да низких, свинцового цвета и такой же свинцовой тяжести, облаков. «Унылая картина под стать обстоятельствам», - подумал Краев и повернул голову налево.

Увиденное не повергло его в шок: где-то в подсознании он был готов к нему. В неглубоком кювете, сбоку от узкой насыпной просёлочной дороги, лежала перевёрнутая вверх колёсами «семёрка». Это была его, Краева, «семёрка». Первое, что бросилось в глаза, - безобразно искорёженный перед. От того, что машина лежала полубоком, кабина одной стороной полностью утопала в снегу, другой - почти не касалась поверхности измятого вокруг снега. С этой стороны даже дверки были открыты.

«Столб, должен быть бетонный столб… Ага, вон он, проклятый. Однако ж, как далеко отбросило от меня машину. Как это могло произойти?»

По крупицам восстанавливая память, Краев заставил себя пережить ещё раз последние минуты перед аварией.

Уже не менее получаса перед глазами Краева и его пассажиров…(Кстати, где они?) Краев наморщил и потёр лоб, стараясь припомнить хотя бы их лица и, не припомнив, решил: «Да бог с ними, не всё ли равно». И так в течение получаса перед глазами надоедливо мелькала одна и та же картинка: мотающийся из стороны в сторону задымлённый выхлопными газами, грязно – серебристый зад большегрузной фуры. Не было никакой возможности обогнать её из-за узости дороги. Тем более фуру мотало от одной обочины до другой. Вообще-то по таким дорогам дальнобойщики не ездят. Откуда взялась эта «монстра» - непонятно, видно, водитель очень спешил и решил срезать путь.

Другое дело Краев: он наоборот избегал оживлённых магистралей, где с некоторых пор чувствовал себя неуютно как среди профессионалов – гонщиков, так и среди наглых автоотморозков. К тому же при виде постов ГИБДД  всегда начинало противно сосать под ложечкой.

Там, на широких трассах, бешено неслись  важные иномарки всех классов и типов, стараясь не отставать от них, выжимая все мыслимые возможности, летели представители отечественного автопрома. Все они спешили, боясь опоздать к своим пунктам назначения. Кто-то благополучно достигал своей цели, а кто-то, не выдержав гонки, сходил с дистанции, зачастую с трагическим концом.

Краев тоже однажды сошёл с дистанции, на которую он был вынесен волной времени против собственной воли. Сошёл тихо, без катастроф и особых разочарований. Не виданные до той поры «немцы», «японцы» и «американцы» несутся по своим мелкосуетным - всё это не для него. То ли дело просёлочные дороги! Он полюбил их за их близость к природе, за то, что по ним можно без спешки вилять среди полей и березняков, разглядывая изредка  возникающие на пути деревни с их размеренной жизнью, за то, что иногда можно без страха подвезти одинокого грибника или местного мужичка, возвращающегося с зимней охоты. На большой трассе всего этого уже давно нет. Но не только тяга к природе и неспешному течению жизни были причиной его привязанности к просёлочным дорогам. Все люди грешны, только одних эти грехи поглотили полностью в их гонке за призрачным успехом и даже стали сутью их бытия, другие, и их большинство, - этакие мелкие грешники: все их грехи не превышают уровня измены жене. Они,  в отличие от первых, больше склонны к покаянию, рефлексируют, доходя до самоедства, и главное - стараются не выносить на всеобщее обозрение свои сомнительные подвиги. Вот к этому большинству и принадлежал Краев, а потому грешить предпочитал там, где, по его мнению, последствия наименее болезненны, а грешники - одного с ним уровня.

Ему, например, ничего не стоило мотнуть на несколько дней в соседнюю деревню к приятелю – холостяку, погулять там как следует, при этом сказав жене, что отбывает на рыбалку. Или, опрокинув стакан горячительного, покататься по берёзовым рощицам с доступной разведёнкой, и после этого какое-то время быть тише воды - ниже травы.

Главное, что Краев усвоил, - это, на каком бы дальнем, преимущественно ночном вираже, его не настигало отрезвление и прозрение, мерцающие, дальние огни всегда выведут его к тёплому жилью, к той привычной жизни, цену которой он начинал понимать именно в пиковых ситуациях.

…Фуру мотало из стороны в сторону, но Краевская «десятка» упорно делала одну за другой попытки обогнать её. Сидевший на пассажирском сидении рядом с водителем Саня Кагалым всё время подзадоривал: «Давай, Краешек, сделай эту телегу!» Краев увеличивал скорость и начинал, было, обгон, но фуру в очередной раз бросало на легковушку, и она, едва успевая увернуться от столкновения, снова отставала. При подобных манёврах, то ли от восторга, то ли от испуга на заднем сидении повизгивали две разбитные девахи, знакомые Сани Кагалыма…

«Так, надо вспомнить, как я оказался в этой весёлой компании?», - возвращаясь в дышащую холодом и пустотой реальность», - почти вслух  подумал Краев, при этом морщась от боли и осознания какого-то апакалиптического финала.

«Ага, я же, кажется, с Сонькой поцапался… Ну да, оттого и закуролесил опять… Тьфу ты, чёрт, ни одной машины, и Саня Кагалым со своими гейшами куда-то подевался. Если бы разбились, здесь бы лежали, а так - никаких следов. Может быть, отделались лёгкими царапинами да ушли? Но как же они могли меня бросить? Стоп. Вокруг меня следы, значит, кто-то всё же подходил ко мне. А куда они ведут?»

Краев с трудом встал и, покачиваясь, утопая в глубоком снегу, поплёлся по следам к перевёрнутой машине. Тяжело опёршись на неестественно вывернутое колесо, он отдышался и осмотрелся вокруг. Рядом с его, когда-то обожаемой «ласточкой» весь снег был изрыт и измят так, что следы от подошв на нём были еле различимы. Кое-где алели, нет, не лужи и даже не пятна, а скорее брызги крови. «Значит, больших жертв нет и здесь явно кто- то топтался, - заключил Краев. Может, Саня с девками? И всё же, куда они подевались?» Он медленно проскользнул взглядом от машины в сторону дороги и увидел цепь глубоких провалов от ног, она вела к трассе. Бросили, черти», - в отчаянии подумал он и сполз по колесу на истоптанный снег.

Что делать дальше, Краев не знал, к тому же адекватно оценить обстановку и принять какое-то решение ему мешала жгучая обида на своих попутчиков, которые, как он решил, бросили его одного раненого в степи. Решение вырисовывалось одно: ждать, пока по этой забытой богом и людьми дороге, хоть кто-нибудь проедет. Благо,  мороз был небольшой. День уже начал медленно погружаться в ранние, серые сумерки. Краев сидел прямо на снегу, привалившись спиною к смятому боку машины. Им овладела апатия и полное безразличие к происходящему, он даже не удивился, когда услышал хруст снега под подошвами приближающегося человека.

Краев поднял голову: перед ним стоял крупный мужик, с головы до ног одетый во что-то из грубого, наподобие собачьего меха, с густой окладистой бородой. Черты лица его были неяркие и незапоминающиеся, во всяком случае, встретив во второй или даже в третий раз, такого человека обычно не узнают. Мужик остановился, пристально и, как показалось бедолаге -  Краеву, с укоризной посмотрел на него. Не проронив ни слова, он не спеша присел рядом и несколько минут с прищуром смотрел вдаль. Наконец повернул голову к Краеву и совсем обыденно спросил.

- Перевернулся, значит?

- Да, такое несчастье, знаете ли, - растерянно ответил Краев.

- Бывает, - то ли с иронично, то ли равнодушно басом протянул мужик.

- Ещё и друзья бросили.

- Бывает, - не меняя интонации, пробасил мужик.

- А вы местный? – начиная осознавать странность появления этого человека, спросил Краев.

- Я-то? Это как посмотреть, пожалуй, местный.

- Значит, поможете мне.

- Опять же, это как посмотреть, может,  помощь-то моя вовсе и не нужна тебе.

- Как же не нужна? Или не видите, что я ранен, машина разбита, вокруг голая степь, -возмущённым протестом разразился Краев

- Эка невидаль?! Впервой что ли тебе?

- Такое - впервые.

- Не такое, так другое, а оно и похлеще было, а? – при этих словах мужик заговорчески подмигнул Краеву и как-то не по-доброму улыбнулся. Улыбка сопровождалась немигающее-сверлящим взглядом. Казалось, этот взгляд, как рентген,  высвечивает все потайные уголки Краевской души. «Кто он и откуда взялся здесь? - мелькнул в голове вопрос. - Колдун? Лесник? А может, просто прохожий? - от такой мысли стало даже немного весело. - Хорош прохожий, и куда же он проходил по столь нехоженым местам?»

Мужик, как будто читая мысли Краева, вдруг сказал:

- Не ломай голову, кто я да откуда. Голова-то небось, и без этого болит, а лучше послушай мой рассказ.

Он сделал небольшую паузу, как бы собираясь с мыслями,  и начал:

- Жил один человечешка: ни плохой, ни хороший. Про таких в народе говорят: ни Богу свечка, ни чёрту кочерга. Однако же виды на своё житьё-бытьё имел большие. Оно и понятно, кой-какие талантишки у него всё же были - одна беда: все эти интересы да таланты роились, как пчёлы у разорённого улья, не зная, куда употребить собранный нектар, и летели эти медоносные твари, то бишь таланты, наобум, как слепые, да и гибли по дороге, потому что летели не туда.

Мужик замолчал, шумно вздохнул и запахнул потуже полы своей мохнатой шубы.

Краев слушал мужика, забыв о холоде, как будто и вправду теплее стало. Он слушал и уже догадывался, что рассказ о нём, но как-то не хотелось в этом признаваться, и он с напускной иронией обратился к мужику:

- Ну, ну, вещайте дальше, правда,  сказочка не ахти какая, зато от неё немного теплее и синяки не так болят.

- Дальше? Дальше известно что, - не замечая иронию Краева и так же пристально глядя вдаль, продолжил Мужик, - житьё началось самое обыкновенное. Только нет-нет, да зажужжит слабенько над ухом полудохлая пчёлка, разбередит в нём душу, да и замолчит. И до того тоскливо ему становилось в такие разы, что пускался он во все тяжкие, до самого края доходил, и уж, кажется, всё. Вот они – тьма и мрак, но вспыхивали в этом мраке огоньки, человечешко- то шёл на них. В общем, отводили его те огоньки от края…

- Уж не обо мне ли сказочка твоя? - не выдержал Краев.

- Может, о тебе, а может, и не о тебе. Ты, парень, сам решай.

- Загадками говоришь. И откуда ты всё знаешь? Ты кто вообще, ведун что ли? – Краев сам не заметил,  как куда-то подевалась его интеллигентность, и он перешёл на «ты».

- Тебе не всё одно, кто я? Может, я этот, как у вас, у образованных-то, он называется? Твой внутренний голос, или ёщё кто. Главное, что сказочка моя в самую точку попала.

- Ну,  раз ты всё знаешь, скажи, - оживился Краев, - засверкают для меня сегодня эти самые огоньки?

- Засверкать-то засверкают, но тут, видишь,  какая штука? С каждым разом огоньки всё дальше и дальше, тускнее и тускнее, - последние слова он произнёс, по-философски обращая свою речь даже не к Краеву, а внутрь себя, через несколько мгновений выйдя из этого состояния и вернув себе народно-посконную манеру изрекать мудрость, продолжил:

-  Небось,  помнишь, как в детстве без спроса ушёл на рыбалку да потерял там единственную обувку, как проискал её до самой ночи и заблудился, как ревел под обрывом берега от стыда, от жалости к себе, от страха. Тогда для тебя  уже это было что-то вроде конца света. Когда и вовсе стемнело - ты вылез из-под обрыва и увидел, что огни деревни горят совсем рядом, а до дома - всего каких-нибудь полверсты. И обувка тут же нашлась.

На Краева тёплой волной нахлынули воспоминания детства. Действительно, был такой случай.

Было ему тогда лет восемь-девять. Верхом удачи для сверстников Краева был тогда пойманный на удочку в местной речке окунь или карась граммов на семьсот. Но такие рыбины водились не за огородами: там купальщики давно разогнали всю подводную фауну, а в отдалённости от деревни, где река петляла, как горная дорога,  и где её берега сплошь заросли непроходимым ивняком, - без взрослых ходить строго запрещалось. Запретный плод, как известно, особенно сладок, и мальчишки бегали туда без ведома родителей. Отважился однажды на это дело и восьмилетний Краев, причём, в одиночку, так как  одни его друзья были чем-то заняты, у других - просто не было сегодня охоты. А у Краева была, причём, такая жгучая, что он пошёл один. Устроившись под обрывом, он размотал удочку и забросил леску как можно дальше, но течение было так сильно, что поплавок моментально сносило в сторону, а под действием воды и натянутой лески, его постепенно прибивало к берегу. Выход был один: идти по течению, вслед за поплавком. Но кромка воды была илистая, топкая, поэтому чтобы не потерять свои босоножки в болотной жиже, мальчуган сбросил их,  поставил на кочку, запомнив, как ему казалось, место. Началась охота за крупным уловом. Краев упорно шёл вслед за течением, повторяя абрис реки, с надеждой следя за поплавком. Ему удалось даже поймать несколько пескарей и гольянов, но всё это было не то по сравнению с вожделенным увесистым окунем. Маленький рыболов совсем не заметил, как наступили сумерки, а река увела его в совсем неизвестные места.

Надо было возвращаться домой, но парнишка вспомнил, что он босой, бросился на поиски босоножек  и  в конце концов совсем заплутал…

Потом этот маленький эпизод забылся, тем более что всё закончилось хорошо, потому что вместо взбучки от переполошившихся родителей он получил строгие, но совсем не злобные наставления и их радостное облегчение от того, что их чадо живо и здорово…

- Ну, что? Прогулялся во времечко святой невинности, - перебил краевские воспоминания мужик. - А теперь вспомни, как года два тому, ночью, ты возвращался домой после трёхдневного загула с малознакомыми друзьями и развесёлыми бабёнками на чьей-то затерянной в округе даче. Вспомнил?

Конечно, Краев помнил этот эпизод своей жизни, хотя всячески старался забыть его, осадок уж больно мерзкий остался.

- Так вот, - продолжал мужик, - тогда тебе хотелось только одного: скорей добраться домой и сходить в баню, смыть с себя липкую коросту похмелья. И пусть жена на несколько дней станет глухонемой, пусть совесть сожрёт без остатка. Главное сейчас – найти дорогу, а её-то как раз и не было видно. В темноте ты искал хоть какие-нибудь приметы деревни: где-то очень далеко вспыхивали тусклые огоньки, но тут же исчезали за деревьями. К дому ты выбрался только утром. И вот ведь какая хреновина получается: время проходило, совесть успокаивалась и душа, то ли от громодья чувств, то ли встревоженная слабым жужжанием чудом выжившей, но уже бесполезной пчелы, требовала новых безобразий. И всё опять повторялось.

Какое-то время оба сидели молча.  Двое странных людей посреди заснеженного поля у перевёрнутой машины, и, казалось,  никуда не собирались идти. Они не прыгали,  ударяя ногу о ногу в попытках согреться, не бегали на близкую просёлочную дорогу в ожидании хоть какого-нибудь транспорта. Они даже не глядели в её сторону. Сидели и просто молчали: один- нахохлившейся, погружённый в думы, другой - здоровенный, со спокойными мудрыми глазами, которые он устремлял то куда-то в даль, то вверх, рассматривая низкое, серое небо.

- Что же ты мне теперь посоветуешь? - почти не отрываясь от дум, спросил Краев, - ведь не случайно же ты здесь появился.

- Что тут посоветуешь? Темнеет уже - идти тебе надо.

- Куда? – с ноткой обречённости в голосе спросил Краев, - огоньки-то, видать, все кончились.

Мужик приподнялся, сложил над бровями ладонь козырьком, внимательно вгляделся вдаль и, протянув перед собой свободную руку, нараспев пробасил:

- Во-на, там чего-то мерцает.

Краев тоже поднялся, всмотрелся туда, куда указывала рука мужика, и еле разглядел дрожащий тусклый свет, как от фонарика на севшей батарейке.

- Да, действительно, что-то мерцает, только очень уж далеко, - проговорил Краев и, помолчав, осматривая степь, добавил, - и дорога туда никакая не ведёт, даже тропинки нет.

- Дороги и правда нет, - согласился мужик, - стало быть, самому торить придётся. А в общем-то, как знаешь. А мне пора.

 И он, развернувшись, зашагал прочь. Краев ещё разглядывал далёкий источник света, а когда обернулся, чтобы для приличия попрощаться со странным собеседником, его уже и след простыл. Впрочем, простыть было нечему, потому что… Даже следов не осталось.

«Мистика какая-то», - мелькнуло у него в голове. Именно мелькнуло и ушло, потому что теперь его занимали другие мысли: как выйти на этот полуослепший огонёк.

Потёмки зимнего вечера сгущались всё больше и больше, и от этого огонь становился как будто ярче. В какой-то момент казалось, что светит уже не один, а два, три огонька, что вселяло надежду на выход к населённому пункту. Время от времени спасительные фонарики исчезали за деревьями или в дымке тумана, иногда подолгу не вспыхивали, иногда еле теплились и вновь исчезали.

Краев шёл на эти маячки, не выбирая дороги, потому что никакой дороги не было. Мысли в голове беспорядочными обрывками летали в голове. Вдруг одна из них оформилась во вполне ясный и конкретный вопрос: «Так ли уж страстно он – Краев - жаждет добраться до спасительных маячков? Сможет ли это что-нибудь кардинально изменить в его жизни, кроме кратковременного наслаждения теплом и покоем? А может быть, смысл как раз не в тепле и не в покое, а только в вечном стремлении к нему?» Так рассуждал человек, истрёпанный страстями и неосуществлёнными желаниями, но так и не постигший универсальной мудрости бытия.

Теперь он шёл по заснеженному полю, без дороги, убеждая себя в бессмысленности своего движения на огни, но при каждой их яркой вспышке ноги, помимо воли, несли быстрее,  и душа испытывала если не радость, то хотя бы некоторое облегчение. Чтобы как-то скоротать время, он снова пускался в размышления, но они неизменно приводили его к сегодняшней аварии и даже не к самой аварии, а к тем событиям,  которые предшествовали ей.

Субботний день начался часов в десять, и если не считать, что болела голова после вчерашней нечаянной встречи с другом детства Саней Кагалымом, то всё было как всегда. Саня был другом именно детства, потому что ещё на заре его туманной юности попал за  мелкую кражу в лагерь и сидел, время от времени продлевая себе срок всякими новыми подвигами, где-то в Кагалыме, кстати, отсюда и кличка.

После его освобождения детская дружба как-то сама собой забылась. Но вот встретились два бывших корешка и нашли в этой встрече неоспоримый повод «посидеть где-нибудь». На сегодня Саня уговорил Краева поехать в соседний посёлок к одним, как он выразился, «расторопным биксам». Краев был не против, тем более что с женой последнее время он находился в состоянии холодной войны, они напоказ демонстрировали абсолютное равнодушие друг к другу.

Слегка погрев свою «семёрку», он подъехал за Саней Кагалымом к дому его матери, и они двинулись в посёлок.

Бабёнки, действительно, оказались расторопными. На небрежно брошенные Саней купюры, они быстро соорудили натюрморт из выпивки и закусок и, судя по их поведению, не прочь были предоставить и всякие иные удовольствия. Краев на всё смотрел равнодушно, но ни от чего не отказывался, принимал как должное, зато Саня шёл в разнос: то опрокидывал одну рюмку за другой, сопровождая этот процесс тирадами мало понятного жаргона, то начинал терзать облезшую расстроенную гитару, то откровенно лапал девиц. А девицы, не отставая от мужиков, трескали водку, визжали и смеялись по поводу и без повода.

Посредине разгула Кагалым вдруг посерьёзнел, тупо посмотрел на очередную налитую рюмку и, обращаясь к подругам, произнёс:

- Девки, ширнуться бы надо.

- Откуда, Санечка, последний чек ещё вчера употребили, прогнусавила та, что выглядела помоложе.

- Так достаньте, - требовательным тоном, даже с некоторой угрозой, сказал как отрезал Кагалым.

- Ну, разве что к Кариму съездить, далеко, правда, - рассуждала вслух та, что постарше. Краев понял, что речь идёт о наркотике, но для него было не очень приятным открытием то, что вся собравшаяся компания его употребляет, как-то даже пошатнулось его стойкое равнодушие к происходящему.

- Слышь, Краюха, - обратился Саня к Краеву, - давай на твоей лайбе сбегаем в одно место.

Краев хотел, было, что-то возразить, но Кагалым перебил его:

- Да ты не скользи, вернёмся, всё будет пучком, поехали.

Так они оказались на этой заброшенной дороге, ну а дальше - авария, предательство Сани Кагалыма и странный мужик с его теорией мерцающих огней.

Краев шёл уже достаточно долго, огни по-прежнему оставались дальними и почему-то совсем не приблизились. Они всё так же, как и в начале пути, то становились ярче, то тускнели, а то совсем исчезали. Пока мерцает хоть один огонёк, Краев мог определить примерно направление своего движения, но если и он погаснет… Впрочем, подумав об этом он, к своему же удивлению, не испугался, не запаниковал, только с равнодушным спокойствием прошевелил губами: «Тогда всё». Но дальние огни пока ещё мерцали, и это было поводом, мотивом для того, чтобы идти дальше.

 

Ю. Галёв

Декабрь 2012 г.