Искушения грешника Рафаила

Если кто считает, что жизнь кончается в тот момент, когда врачи, по своим медицинским соображениям, запретили употреблять привычную для здорового человека пищу, то он глубоко ошибается. Такую жизненную установку твёрдо усвоил для себя Рафаил Гаргантюевич после того, как получил на руки в районной больнице бумагу с диагнозом: язва желудка, и длинный список из блюд и продуктов, которые не рекомендовались для употребления.

Теперь,  садясь за обеденный стол и помешивая ложкой серую, тягуче липкую овсянку, он уже не думал о её малопривлекательном внешнем виде, тем более о вкусовых качествах, наоборот, всё его существо заполняли мысли о полезности и чудодейственности этого яства. В какой-то момент  он даже почувствовал, что постиг некую сакральную истину,  неведомую другим – тем, кто по темноте своей и невежеству, с животным удовольствием поглощает бифштексы, колбасы, эклеры и прочую нечестивую снедь. Осознание собственного превосходства над  невежественным миром людей придавало существованию Гаргантюевича  необходимый смысл. Каждый раз, когда по какому-либо поводу надвигалось неизбежное застолье, он взбалтывал в себе, как сливки в миксере, подобную спасительную философию, дабы придать ей первозданную свежесть и незаменимую в таких случаях привлекательность. Сегодня был именно такой случай, шутка ли, - собственный день рождения.

С самого утра из кухни доходили и немилосердно заполняли всю квартиру запахи готовящихся блюд: пряные, острые, благоухающие свежайшими ингредиентами,  они самым провокаторским образом пытались уничтожить, растоптать взлелеянную  Рафаилом философию. Ощущая скрытое противостояние двух стихий, наш  герой послонялся по квартире и незаметно для себя оказался на кухне, где священнодействовали над продуктами жена и тёща - обе в бесформенных косынках, под которыми угадывались бигуди, обе краснолицые от близкого контакта с плитой, от кулинарного усердия и постоянного пробования томящихся под соусами и подливками деликатесов. Так,  что они там наготовили? Ага, салаты. Что в них? Так, -  свежие огурчики, зелёный горошек, лучок, мелко шинкованная буженинка. А что там в духовке? Молочный поросёночек… Понятно… Варвары… -  и жена, и тёща, да и те, кто придёт всё это поглощать: им всем только бы сиюминутную  радость получить, а о здоровье никто не думает - зачем им здоровье?

 В сознании Гаргантюевича  философия здорового образа жизни уверенно брала верх над стихией чревоугодия. Чтобы закрепить успех, он решил выйти на улицу подальше от гастрономического невежества, подышать здоровым морозным воздухом и предаться чистым размышлениям,  освобождающим душу и мысли от всякой скверны.

Глубоко вдыхая морозный воздух, юбиляр, наконец, очистил лёгкие от кухонных запахов. Взбудораженные,  было, мысли вернулись в состояние бдительности и потекли в нужном русле. Вдруг Гаргантюевича кто-то окликнул:

- Рафаил, сосед дорогой, чего такой невесёлый плетёшься, как праведник к ведьме на именины?

Гаргантюевич обернулся и увидел перед собой соседа по гаражу Кузьму Буханкина, он масленисто  улыбался,  хищно прищурившись и явно чего-то выжидая. Не дождавшись от постной физиономии соседа никаких эмоций, Кузьма взял инициативу в свои руки.

 - У тебя, говорят, сегодня юбилей, а ты до сих пор трезвый, да и я тоже. Не порядок!

Рафаил попытался как-то оправдаться, но получилось только нечленораздельное мычание.

- Да знаю, - перебил его Буханкин, - знаю, что вся твоя женская половина терпеть меня не может, - он тяжело вздохнул и решительно продолжил:

- Ладно, пошли ко мне в гараж, у меня есть там кое-какая заначка.

- Ты что, Кузьма, мне же нельзя, - заупирался юбиляр.

- Знаю, что нельзя, иначе бы не позвал. Давай так: я за твоё ушибленное здоровье выпью, а ты за меня порадуешься, и оба останемся довольны.

Сам не понимая, зачем, но Гаргантюевич с видом обречённого поплёлся за Буханкиным в гараж. А уже через несколько минут  Кузьма отработанными за много лет движениями размещал на добротно сколоченном верстаке, среди многочисленных запчастей, всё  необходимое для «Гараж – экспресс – drink»: нарезал тонкими ломтиками нежно розовое подмороженное сало с тёмно-коричневой  прослоечкой,  достал откуда-то из недр гаража банку огурцов домашнего посола и, наконец, водрузил над всеми этими сугубо мужскими изысками запотевшую бутылку водки. Он издевательски не спеша наполнил прозрачной жидкостью единственную рюмку, впрочем, рюмка здесь была всегда единственной, в независимости от  того, сколько собутыльников собиралось под гостеприимной крышей Буханкина.

- Ну, будь здоров, Амвросий, - с этими словами он лихо опрокинул рюмку водки себе в рот, смачно крякнул и захрустел ядрёным солёным огурцом, следом отправляя ему вслед аппетитные ломтики сала.

- Кузя, меня Рафаилом зовут, -  сглатывая слюну, с раздражением сказал Гаргантюевич.

- Да какая разница, - постепенно расслабившись и блаженно скалясь, как-то отрешённо, нараспев проговорил Буханкин. По его жилам растекалась живительная влага. Рафаил помнил это состояние после выпитой первой рюмки: сначала лёгкий ожёг, потом этот ожёг приятным теплом равномерно распределяется по всему организму, он ещё пока не туманит сознание, а только вытесняет куда-то на периферию мозга всё то, что ещё несколько мгновений назад напрягало, бередило и создавало душевный дискомфорт… А  каким деликатесом в этот момент кажется любая самая неприхотливая закуска…

«Господи, о чём это я?» - очнувшись, подумал он, подобно сказочному герою, проснувшемуся усилием воли после сна, навеянного коварной сладкоголосой птицей. В роли сладкоголосой птицы в данном случае выступал Кузьма Буханкин, правда на птицу он мало был похож, да и о вокальных данных таких людей, как Кузьма,  в народе говорят: «Есть такое голосьё, встаёт дыбом волосьё». Но его действия завораживали Рафаила покруче птицы – Сирина.

Между тем, совратитель Кузьма налил вторую рюмку и, озорно подмигнув юбиляру, иезуитски произнёс:

- Ну что? По второй?

Гаргантюевич заторопился.

- Ты извини, там гости… наверное… уже…мне надо… - он понимал, что второй раз воли может не хватить, чтобы проснуться.

- Иди, иди,  сердешный, умиляй свою горгону беспорочным поведением, - и смачно крякнув, опрокинул водку в своё бездонное, лужёное чрево.

Гаргантюевич,  шагая от гаража до подъезда, с раздражением размышлял о пережитом: «Тоже мне, змей-искуситель нашёлся, все хотят меня совратить, а огурчики, кажется, были со смородинным листом, ядрёненькие. Тьфу ты, подумаешь, огурчики, не на того нарвались, воля у меня – гранит. Надо же, бутылку достал, ещё неизвестно, что там за пойло, впрочем, кажется, не палёная. Разве может плохая водка быть такой прозрачной, оставлять такие чистые,  как слеза,  капли на стенках рюмки, и пьётся, наверное, мягонько… Да что такое? Опять мысли набекрень сворачивает», - так, занятый не вполне стройными размышлениями, Рафаил подошёл к подъезду, поднялся к собственной квартире и позвонил в дверь. Послышались торопливые шаги, загремел ключ в замочной скважине,  и на пороге появилась жена.

- Рафаилушка пришёл, - и она растянула в улыбке уже густо накрашенные губы. - А мы тебя ждём, гости уже собрались.

Юбиляр разделся и, изобразив на лице маску восторга по поводу собравшихся, вошёл в гостиную. Публика, все как на подбор, -  люди, уважаемые женой и тёщей: подруга детства жены Аллочка  с мужем-чревоугодником Валтасаром, коллега по работе, опять же жены - восточная красавица Амина,  лицом и фигурой похожая на мультяшного брата Али Бабы, Хасана, подруга тёщи Гертруда Карповна, из всех гастрономических изысков предпочитающая  домашний самогон с привкусом жжёной резины и отварные куриные попки. Был ещё некий Апогеев, как убеждала жена,  душа всех компаний, но вернее его было бы назвать душой, блуждающей по компаниям, не важно, по какому поводу они собирались. Все остальные были под стать перечисленным. Гости, как видно, уже опрокинули по первой, не за здоровье именинника, нет, просто для разгона, чтобы веселее потом чествовать юбиляра. «Точно опрокинули», - утвердительно подумал Рафаил,  наблюдая,  как муж Алочки Вальтасар, чавкая и облизываясь,  уминал блюдо,  сооружённое им самим из всего, что было на столе. Где-то в подсознании у Рафаила шевельнулась мысль: «Хорошо бы они все так ели, во всяком случае это не вызывало бы у меня зависти и аппетита». Но на поверхности сознания мужественно держала позиции другая мысль: «Пусть они пьют и едят - что хотят и как хотят, меня это совершенно не касается, я выше этого».

Между тем гости взяли в руки бокалы, а Гертруда Карповна  - стакан с мутной жидкостью, встали и грянули во весь голос «Хэппи бёздей тую». У чревоугодника Вальтасара при пении летели изо рта крошки,  поскольку одновременно с песней он дожёвывал то, что начал жевать ещё до песни. После исполнения этого вокально-поздравительного хита восточная красавица с лицом брата Али Бабы Хасана произнесла длинный, содержащий малопонятную восточную мудрость тост. Дождавшись, наконец, окончания речи все, как по команде, опрокинули в рот содержимое своих бокалов, после чего наступил священный ритуал закусывания. По традиции он происходил в почти полной тишине, нарушаемой только скрежетом вилок о тарелки, причмокиванием и посапыванием.

Рафаил вместе со всеми выпил стакан жиденького компота из сухофруктов цвета                        натурпродукта физиологической деятельности человека и склонился над тарелкой с выпаренными до полного бесвкусия котлетками «Дяваляй». Эмитируя вилкой и ножом солидарность с сотрапезниками, Гаргантюевич на самом деле, исподволь, с презрением наблюдал за их действиями.

Апогеев,  аристократично заправив салфетку за воротник,  и совсем не аристократично чавкая, самозабвенно обсасывал куриное бёдрышко.

«Позёр!» -  подумал Гаргантюевич об Апогееве. - Свинья в ермолке, разве можно так обращаться с благородной пищей? Бёдрышко нужно брать за самый кончик косточки и, откусывая маленькими кусочками, медленно пережёвывать, пережёвывать, получая удовольствие», - и, забыв об Апогееве, невольно сосредоточив мысли на курином бёдрышке. Теперь уже не столько думал, сколько мечтал: «А ещё хорошо запечь его в фольге, в  собственном соку и чтобы курица была не какая-нибудь трансгенно-бройлерная, а обязательно  домашняя». Чувствуя, что стихия чревоугодия вновь штурмует его «святая святых» - философию здорового питания, он немедленно собрал всю волю в кулак и дал-таки,  отпор коварно подкравшейся скверне. Выбравшись из одурманивающего тумана непотребных мечтаний, Рафаил почти вслух проговорил: «Врёшь, не возьмёшь».

Между тем  муж Аллочки, чревоугодник Вальтасар, немилосердно уничтожив целый айсберг селёдки под шубой, громко заявил: «Внимание! Сейчас я покажу вам, как делается божественный напиток «Кровавая Мери». Он отодвинул рюмку, взял гранёный стакан, влил туда сто пятьдесят граммов водки,  а сверху, до самых краёв, бухнул томатного сока - получившуюся жижу Вальтасар двумя глотками употребил внутрь, после чего смачно крякнул и, не дожидаясь реакции сотрапезников,  принялся за оливье.  Аллочка, желая усилить впечатление гостей от увиденного, защебетала: «Ах, он у меня такой затейник, такой затейник, попробуйте, это очень вкусно», - и, подавая пример, первая повторила процедуру приготовления чудо-коктейля, однако после принятия внутрь с её лицом вдруг случились конвульсии: Аллочка с трудом пыталась растянуть губы в блаженной улыбке,  и отчасти ей это удавалось, но вот глаза - они никак не хотели покрываться туманом блаженного удовольствия, а наоборот - предательски лезли из орбит.

«Идиоты», - наблюдая за издевательствами над ни в чём не повинными напитками, подумал Гаргантюевич. -  «Кровавую Мери» надо делать с любовью: налить одну четвёртую бокала свежайшего томатного сока, затем аккуратненко, по лезвию ножа, тонкой струйкой направлять холодную водку в бокал, заполняя его на две трети, и только после того, как чистейшая водочка окажется на поверхности,  а незамутнённый, ярко красный томатный сок аппетитным грунтом останется лежать на дне, можно пить и испытывать неземное наслаждение, когда вслед за горячительным, сразу, без перерыва, по организму  растекается животворная прохлада». Рафаил опять улетел в своих мечтах, куда-то далеко от гнусной реальности.

- Рафаилушка, болезный, - просипел кто-то из-за спины, возвращая Гаргантюевича на грешную землю, при этом грубо похлопывая его по плечу. Юбиляр почувствовал резкий сивушный запах, смешанный с запахом жжёной резины.

- Гертруда Карповна, - догадался Рафаил.

А полупьяная подруга тёщи продолжала:

- Всё компотик пьёшь, язву свою лилеешь? Брось, - и она, чуть не касаясь губами уха Гаргантюевича, обдавая его экстратом отравляющей смеси, зашептала: - Я тебе такое снадобье дам, в три дня твоя болячка скрутится. Не веришь? На меня посмотри, всю жизнь эту пользительную жидкость пью, и ни одна холера меня не берёт. - Желая поддержать теорию эксперимента, Гертруда Карповна неверными движениями налила из своего индивидуального графинчика полный стакан сивухи и поставила перед Рафаилом,  долбанув при этом донышком по столу так, что содержимое стакана расплескалось по скатерти в диаметре метра, забрызгав салаты, торт, горячее, а также Аллочку и тёщу.

- Пей, - рыкнула самозваная целительница.

Загнанный в угол таким поворотом дела, Гаргантюевич  с  мольбой посмотрел на жену. Жена, понимая, что мужа надо спасать, громко обратилась к гостям:

- А сейчас наша дорогая Гертруда Карповна споёт для нас свою любимую песню. Просим, просим! -  С заискивающей улыбкой нараспев стала скандировать жена, интеллигентно  хлопая одними пальцами ладоней.

- Проси-им, - орал Вальтасар.

- Просим, - замахивая руками и заводя компанию, гремел Апогеев.

Гертруда Карповна, разомлев от такого внимания и забыв о роли целительницы, кокетливо улыбнулась беззубым ртом, уселась на своё место и сиплым басом затянула: «Как на кладбище Митрофаньевском, отец дочку зарезал свою…». Кто-то нестройно подтягивал, Вальтасар громко сморкался в платок,  а потом утирал со щёк слёзы умиления. Апогеев и восточная красавица Амина попытались поддержать жалостливую песню медленным фокстротом, но на первом же па душа компаний вместе с красавицей Аминой поскользнулись на упавшем со стола куске торта,  и парочка,  решительно не желая падать, резко перешла на твист, а спустя несколько мгновений - и на низкий «Брейк-данс».

Компания ещё долго  веселилась во славу Гаргантюевича, и по мере приближения к финалу стол всё больше приобретал черты жестокого вселенского погрома. На тарелке перед Вальтасаром - рыбья голова с выпученными глазами и моляще открытым ртом торчала из-под гигантского огрызка яблока, как будто оно метеоритом упало на бедную селёдку и в лепёшку раздавило её. Перед Апогеевым, на скатерти,  всеми цветами радуги переливалась пёстрая палитра из соусов и приправ. Гертруда Карповна всё время старалась ладонью удержать растёкшуюся лужу майонеза, из которой торчала на половину обглоданная куриная попка. Перед женой и Аллочкой медленно,  но неуклонно росла гора конфетных фантиков. Тёща принялась было за поросёнка, но откусив ему пятак, чувствуя неспособность организма к дальнейшему восприятию пищи, поставила его на место. Так и лежал бедный Наф-Наф на блюде без носа, будто бы поражённый дурной болезнью.

Всё это, знаменовало собой апофеоз разгула порочной стихии, но она перестаралась в своём стремлении закрутить в своём безумном вихре, наполненном соблазнами Гаргантюевича. Если ещё в начале банкета его жизнеутверждающая философия, нет, нет, да давала сбой, не выдерживая натиска дурманящих запахов и вида, пока не тронутых блюд, то уже в конце вид придавленной селёдки, горы огрызков,  залитых майонезом, сиплое пение Гертруды Карповны и невиданный по своей эклектике танец Апогеева с восточной красавицей  Аминой,  свели на нет  все потуги стихии чревоугодия склонить юбиляра к греху, выдохшись, она отступила.

«Знай наших», - злорадствуя над посрамлённой стихией, про себя произнёс Гаргантюевич и выпил за торжество здорового образа жизни очередной стакан жидкого компота.  Правда, ночью, во время сна, нечестивая царица искушений, змеёй проползла в бодрствующее подсознание спящего Рафаила и стала навевать ему непотребно-греховные сны: вот он, как нектар, пьёт ароматный армянский коньяк, закусывая чёрной икоркой;  вот он кладёт в рот кусочек нежнейшей буженины, а вот в его руках большая кружка янтарного пенистого пива. После каждого такого эпизода Гаргантюевич просыпался, лихорадочно крестился и засыпал вновь. Ближе к утру змея, не солоно хлебавши, наконец уползла. Встав с постели уже поздним утром, наш герой нашёл его замечательно тихим. Не колготили, не топали по квартире, как обычно жена и тёща, сегодня они маялись  головной болью, не вставая с кроватей. «Вот до чего доводит гастрономическая дикость»,- злорадно подумал он о своих близких, страдающих не то с похмелья,  не то от переедания, а скорее всего и от того и от другого.

Рафаил бодрячком прошёл на кухню и обнаружил там гору немытой посуды. При виде её он понял, что сегодня мыть посуду придётся ему, и не только посуду, и не только сегодня, и не только мыть…  Потому что диалектика жизни такова: постигая некую истину, ты вынужден взваливать на себя ответственность за тех, кто ещё прибывает в потёмках невежества.